Небо в алмазах. Письмо террориста.

Помню, я маленьким был, и мне снились
Земля-пастила, небеса-мармелад,
Я не желаю стать Маленьким Принцем,
Хочу лишь вернуться назад. . .
Д. Леннон, П. Маккартни. Люси в небесах с бриллиантами

Эта аудиокассета была найдена при разборке развалин Всемирного Торгового центра в Нью-Йорке в кабине самолёта, вернее в том, что осталось от кабины. Каким-то чудом среди этого первозданного хаоса сохранился диктофон с кассетой внутри. Пилот в последний миг накрыл его телом, а завершился этот сатанинский сэндвич листом обшивки. Получившийся комок плоти, одежды, бумаги, кожи, резины, пластмассы, стекла и металла поначалу показался лишь мусором, не заслуживающим внимания. Но когда один из экспертов попробовал восстановить запись, ему это в какой-то степени удалось, хоть и не в полном объёме, но то, что поддалось идентификации, предлагается вашему вниманию. Кое-что пришлось домыслить, кое-где пофантазировать за неведомого автора, не обошлось и без помощи сексопатологов и психоаналитиков. Ещё раз приносим извинения за отрывочность и фрагментарность, но. . .
Я пишу это письмо в никуда ни зачем. Мне осталось жить ещё несколько минут, мой монолог вот-вот будет прерван. Мои глаза, руки, всё моё тело выполняют положенные уставом и ситуацией движения, а я говорю, говорю, говорю. . .
То, что я не такой как все, я понял ещё в детстве. Пока сверстники игрались в догонялки, прятки и военные игры, я смотрел вперёд и вверх. Когда я видел то, что выше меня, я знал. . . оно подлежит немедленному уничтожению. Это не комплекс коротышки, меня не волновали жилые дома, крепости и газгольдеры, если только они не были узкими и вертикальными. Подсолнухи и кукурузные стебли вызывали острое желание срубить, опустить до своего уровня. То, что я при этом испытывал, я долго не мог сравнить ни с чем, пока не встретил ту гречанку, высокую худую учительницу математики из нашей школы. Она была на голову выше меня и раздражала до трепета в руках и ногах. Если бы у меня в тот момент в руках оказалось мачете, я не колеблясь срубил бы эту нагло смотрящую поверх меня и вдаль смоляную верхушку сладкой обжигающей всё ниже пояса улыбки. Как она на меня посмотрела, зайдя в первый раз в нашу классную комнату! Наши глаза встретились, как мечи из "Звёздных войн", и сожгли друг друга до пепла, до Первоматерии. Я не помню того урока, я старался смотреть в тетрадь, на пол, стены, парту - только чтобы не смотреть туда. Руки сжались до белизны в суставах, чтоб не искать острого и рубящего. В тот день это был последний урок, потом все разошлись, кроме нас. Она подошла ко мне и молча опустилась на колени. И тут же что-то случилось во мне, злость и агрессивность сменились желанием и стремлением. Я вскочил, чтобы стать ещё выше, она ещё больше наклонилась, прогнулась тетивой, умело расстегнула брюки и прильнула к нему. Чем быстрее раскачивалась её голова, чем беспорядочней разбрасывались по всем направлениям её волосы, чем громче и неразборчивей она стонала и урчала, тем больше я горел, трепетал и трещал по всем швам. Сперва искорки, затем искры, сполохи, вольтова дуга или молния пронзили меня от головки к крестцу и по хребту в голову. Потом обратная волна к её огромным трепещущим грудям с сосками цвета молодой телятины - и снова молния. И в момент казалось бы неимоверного и неописуемого наслаждения я вдруг резко развернул её . . .

тело в противоположном направлении, разорвав её кремовую блузку и больно ткнув кулаком в левый бок. Я вошёл в неё подло и нагло, как бандит, как предатель, как палач, вошёл через "чёрный ход", не глядя на распахнутый "парадный подъезд" с розовыми влажными створками "дверей". И вот настал момент, когда боль и наслаждение помчались наперегонки и догонялидогонялидогоняли друг друга, пока не слились-свились верёвочкой, заставив закрыть-захлопнуть глаза и стиснуть веки до появления мозаики из зигзагов, цветных пятен и чернильных спирохет Хуана Миро.
И сразу же я вдруг перестал её ненавидеть, даже когда она выпрямилась во весь свой ещё недавно так раздражавший меня рост. Она отряхивалась, облизывалась и пыталась поправить причёску и удалить следы нашей страсти с лица и тела, время от времени призывно поглядывая на меня сверху вниз. А я помнил её на коленях спереди и сзади и знал, что в любую минуту я могу снова опустить её и превратить небоскрёб в фавеллу. . .
Потом их у меня было очень много. . . чёрных и белых, грязных и чистых, в бриллиантах и лохмотьях. И всех я брал только так, как в первый раз. Только так мне было хорошо. Я понял. . . самая высокая женщина, поставленная на колени или четвереньки, ниже самого маленького мужчины. Не знаю, было ли всем им так же хорошо, как мне, меня это не интересовало. Со своей стороны я делал всё возможное. . . был ласков, горяч и необуздан независимо от того, куда я входил. . . в "двери" или в "форточку". Только один раз. . . Это вспоминать страшно. Страшно и сладко.
Она не захотела опуститься. Она смотрела в мои глаза и молила о пощаде. Она обнимала меня своими нежными шёлковыми бесчисленными руками и тянула в постель, хотела, чтобы мы были на одном уровне, рядом и вместе. Но у меня в крестце опять началось неудержимое биение, для неё это был пульс смерти. Я отрубил ей голову кухонным топориком и тут же успокоился. Она стала ниже и ближе, я тотчас же полюбил её, уже безголовую, но ещё тёплую. Больше я женщин не убивал - не было необходимости, остальные понимали меня и принимали моё условие. Но уехать из Мексики всё же пришлось. . .
В свободное время я стал ездить на охоту. Моё хобби было известно друзьям и соседям, они его одобряли. Недоумевали, почему я охочусь только в одиночку, пожимали плечами, но не более. У нас свободная страна, делай что хочешь, только не вреди другим. Я и не вредил никому. Я не убил ни одной утки, ни одного зайца. Зачем? Для чего уничтожать маленьких, когда вокруг так много высоких, устремлённых в небо? Ликвидировал я только то, что мешало мне жить, что было выше меня. . . стволы деревьев, столбы, трубы. Я слишком тщательно искал и поэтому находил фаллические символы во всём вокруг себя. Я много читал, изучал историю искусства, психологию, медицину, пытаясь разобраться в себе. Папаша Фрейд кое-чему меня научил, но неужели остальные реагируют так же? Неужели готика и барокко - всего лишь эрегированные члены в камне? Несомненно, Гауди был серьёзно болен чем-то подобным, иначе отчего у него линии так округлы до неприличия, а балконы вызывают ассоциации только с ягодицами? Так я болен неизлечимо и фатально? Что же делать? Ждать смерти или растительного существования? И тут мне попал . . .

в руки древний арабский манускрипт "О душе и излечении её" в очень плохом и сумбурном переводе на французский. Понял я лишь одно. . . я не первый больной и излечим. Я стал изучать этот странный и тогда ещё чужой для меня язык. И углубился. . .
Всё это было внутри и рождено вместе со мной. Я понял, что не могу жить в большом городе с его небоскрёбами, католическими храмами, телебашнями и фонарными столбами. Все эти каменные, бетонные, стальные фаллосы, нахально и вызывающе упирающиеся в небо назло мне, моим страхам и моей ненависти требуют от меня уничтожить их или погибнуть. Второго не хочу, первое необходимо. И я сделал свой выбор.
Почему я стал мусульманином? У них ведь есть минареты, вот-вот пронзящие небеса и кончащие прямо в облака. Не знаю. . . А может всё дело в их силе духа, презрении к смерти, беззаветности? Я не ограничился изучением языка. Я проникся обычаями, культурой, стал мыслить по-мусульмански. Наконец, однажды я почувствовал себя одним из них. Я не надеюсь после смерти попасть в их рай . . .
с реками вина и автоматически самовосстанавливающимися девственницами-гуриями, да и вряд ли все они согласятся стать "раком" передо мной, таким нервным и ранимым. Но только они смогли дать мне в руки оружие возмездия. Пять лет послушания, пять лет под чужим именем с чужим лицом ради чужих идей и людей. И вот я за штурвалом, вот-вот мой нож, который они считают ножом Аллаха, мой меч, продолжение моих рук, глаз, ушей и всего меня срежет-срубит-отсечёт обе головы каменного Януса, нагло улыбающегося мне лика ненавистного каменного мира лжи, пошлости, грязи и гнили.
Люди в небоскрёбах? Разве это люди? Людишки, муравьи, мандавошки. Копошатся, ковыряются, шебаршат и не ждут Ангела Смерти - по две жизни прожить думают. А он уже тут как тут. . . пожалте бриться! Кто тут у вас самый умный, самый удачливый, кто знает маркетинг и лизинг? Вот пусть он и произведёт лизинг моего ваучера, потного, толстого и грязного! Не хочешь? А ведь придётся. Ну-ка, выходи строиться! Я готов уйти, мне уже ничего не надо. Я любил, имел, знал - я жил. И пожил достаточно. Обидно только умереть под чужим именем, хотя кто знает его. . . те, кто меня послал, кто мне поверил? А сколько они сами проживут после меня? А те, кто будет разбирать завалы, вряд ли что-нибудь найдут после меня - только Его Величество Хаос. Так что не надо думать об этом, пусть после меня останутся только страх и ненависть.
Представляю, что сейчас творится в салоне! Кто загнулся, кто обосрался, крики истерические. . . "Доннерветтер!", "Матка Бозка!", "Порко Мадонна!", "Ёб твою мать!!!", блеянье бородатых черноголовых, сбившихся в перепуганное стадо. . . "Барух ата адонай элоэйну мелех аолам!" Ничего, я сделаю Йом Кипур для всех конфессий! Я - Ангел Мести Азраил!!!
Сколько там ещё осталось минут? Только попрощаться и в последний раз прицелиться. Ну что ж, прощайте те, кто ещё меня помнит, да и те, кто уже забыл, прощайте, люди, я должен исполнить свой приговор, окончательный и не подлежащий обжалованью. Я сам себя назначил на должность бесплатного и безжалостного палача, значит я и исполню свой долг.
Вот и они, здравствуйте, это я! Я пришёл на самое сладкое рандеву, которое бывает раз в жизни, раз в Истории, другого уже не будет. И . . .

не надо! Умному, как говорится. . .
Прощайте, все, здравствуйте, "Близнецы"! Я пришёл за вами. . .